Это замечательное интервью (1990 г.), к сожалению, было в свое время загублено безобразной, непрофессиональной работой видео- и звуко-оператора и фактически никогда не демонстрировалось. Тем не менее, это одна из немногих кино/видео-съемок Мераба Мамардашвили, и мы постарались ее реанимировать. В планах – наложение титров.
Представляем фрагменты интервью (и прилагаем расшифровку).
Выражаем благодарность Сергею Николаевичу Адоньеву за финансовую поддержку наших усилий по сохранению наследия.
«…долгодействующая сила русской внутренней истории есть сила мании растворения в стихии, отдачи себя стихии, снятие, отрицание за собой любой частной выделенности и очерченности, отличающей тебя от стихии, растворение в ней. А стихия – это и есть хозяин, ведь что такое стихия? Стихия – это то, что тебя не видит, то, что не считается ни с какой выделенной формой, ведь ветер на песке одинаковым образом уничтожает и простое физическое образование, и след ноги человеческой, имеющий смысл и значение; также она уничтожает скульптурную форму – стихия не видит формы, они не выделены. И это трагическое желание растворяться в стихиях действовало в душе Блока. (…) А черты стихии – то, что она самочинно тебя милует или самочинно наказывает – это черты барина, хозяина. Или – черты, например, Иосифа Виссарионовича Сталина, ведь чем он пленял миллионы людей, которые его любили (а они его действительно любили)? Он выполнял заложенные в них душевные силы, они индуцировали его самого! Это ясно как божий день, и поэтому, собственно говоря, Блок колебался: кого поставить впереди толпы [в поэме «Двенадцать»]? Иисуса он поставил все-таки с некоторым колебанием, поскольку Иисус не подходит на роль такого хозяина, и Блок это явно ощущал своей гениальной интуицией. (…) …но тот, кто умеет читать, должен просто шляпу снять перед лирическим гением, который может так овнешвить и показать, что уже случилось, и тем самым – что будет происходить, потому что происходит только то, что уже случилось, другого не происходит ничего. Вы думаете, что то, что происходит сейчас, происходит сейчас? То, что сейчас происходит – уже произошло. (…) Понимаете, в российской истории есть одна долгодействующая губительная сила. Это сила, являющаяся комплексом принадлежности всякого российского человека к какой-то мистической точке, которая нигде географически не локализована и перед которой нужно оправдываться, перед которой можно оказаться виноватым, которой нужно служить. Это называется то мистическим тайным телом России, то это государь-император, царь… Но материальные воплощения, физические метафоры не имеют значения. Эта точка, повторяю, не локализована, это, например, не обязательно Москва (хотя всегда где-то около). Это двойной комплекс ощущения себя во власти какого-то хозяина (который может быть или милостивым, или наказывающим), и развития у себя самого комплекса чувства хозяина. Это двуликий Янус: в том, кто подчиняется хозяину, в нем самом действует мания быть хозяином. Он, как сказал бы в свое время Кант, «монархист из зависти»: он сам подчиняется какой-то высшей точке, но в своем подчинении он отождествляет себя с ней и давит всех окружающих людей, все независимое и самобытное, то есть для хозяйского чувства даже мысль уничтожима, и подлежит уничтожению все, что самобытно, независимо и непроницаемо для мании владения и хозяйства. (…) …каждый из нас – монарх, и поэтому все, что в других людях несовершенно и не соответствует этой действительной сущности, которую я вижу, должно быть уничтожено или принесено в жертву. Отсюда эти, почти что языческие, жертвоприношения людей: например «кулак», ведь что такое «кулак»? «Кулак» – это неистинный крестьянин, то есть крестьянин, не соответствующий своей истинной сущности, которую я знаю и вижу, и я на алтарь моего знания совершенно языческим, то есть не христианским, образом, приношу людей. (…) Маяковский громыхал в советской культуре призывами разделаться с прошлым, сбросить кого-то с парохода и так далее (правда, для этого Америка сначала должна была подарить России пароход, чтобы потом с него можно было что-либо сбрасывать). Так вот, в письме или в дневнике, не помню точно, Блок пишет, что да, все это хорошо и правильно, но нельзя, к сожалению, полностью разделаться с прошлым, потому что даже если сбросить все его формы (а это именно формы, а не стихии), то после этого все равно останется необходимость есть и пить, – то есть выполнять материальные акты, которые невмоготу этой женственной душе, которая желает раствориться в какой-то высокой точке со стихией, там, где «есть и пить» – это … [неприемлемо], а это – то прошлое, которое придется выполнять, и значит – мы от него не освободились. Культура должна якобы духовно освободиться от еды и питья, но раз все равно приходиться есть и пить, то тогда это всего лишь конечная форма, а она никогда не совершенна; она бытовая, мещанская и так далее. И вот [у нас] – отсутствие сильной мужской воли вложить (что бы ты ни делал, будь то стол или машина) свое высокое (скажем, христианское) усилие и сделать конкретную форму носителем бесконечного. К сожалению, очень мало нашлось людей, способных на этот кристально очерченный формализм… Ну вот, например, был Лунин – человек чести, а честь – это кристалл, твердо очерченный, и это мужская воля (…) небесное должно случаться на земле, и наоборот. В свое время Мандельштам (а он Блоку был созвучен, и в этом смысле христианству) называл это вечностью не во времени, вечностью как вертикальным сечением этой жизни. Дело в том, что другая жизнь, другое небо, другой мир находятся в этом мире. Самая древняя философская мудрость, записанная еще в египетском папирусе, говорит одно: так, как наверху, так и внизу. Внизу так, как наверху. То есть, если ты связан, соотнесен с верхом — а это есть человеческая история, то есть история возвышения человека над самим собой, над своей тварной природой (человек ведь двойственное существо, воображенное, воображенное в этой своей соотнесенности с верхом), — ты должен уложить верх на низ. Короче говоря, всякая философия, всякое духовное построение есть ответ на навязывающуюся мысль о самоуничтожении или самоубийстве. Самоуничтожение есть всегда ради возвышенного: мир плох, мир лежит в материи, во зле и так далее, и я должен воссоединиться с высшим. Это жалоба или беседа человека, уставшего от жизни, со своей душой: он жалуется своей душе, как мир плох (и, следовательно, как он сам хорош в своем возвышенном стремлении), и, не находя ничего [утешительного], он должен покончить с собой, чтобы найти кратчайший путь перехода в другую жизнь. А душа отвечает: нет, наверху так же, как внизу. Это ответ всякой истинной религиозности и всякой истинной философии. И тут действительно происходит что-то неземное, но неземное происходит в земном, это вертикальное сечение самого земного. И эта вечность – она не есть какой-то предмет во времени, который пребывал бы вечно во времени и не менялся, был бы совершенным или иным, нежели наши несовершенные вещи. Нет, это – сечение, вертикальное сечение»
.jpg)
