Пражские годы

© Pierre Bellefroid, 2008

^С 1961 по 1966 годы в Праге, несмотря на коммунистическое давление, царила атмосфера свободы, или, если говорить точнее, безграничное стремление к свободе. Люди хотели дышать, жить, смеяться, любить.

Мераб приехал из Грузии, я с севера Франции. Мы еще не знали, что совершили это путешествие в Прагу, чтобы встретиться. Только с этой целью: встретиться. Это была судьба.

Мы оба работали в журнале «Проблемы мира и социализма». Мераб и я решили никогда не писать для этого журнала и не публиковаться в этом оплоте несносной пропаганды. И в течение пяти лет мы ничего в нем не публиковали, ни он, ни я [1].

В здании, конфискованном коммунистическим режимом у архиепископальной семинарии, находилась редакция журнала «Проблемы мира и социализма».Теперь здесь теологический факультет Карлова Универститета.

Мераб хотел улучшить свой французский, усовершенствовать его , поскольку уже хорошо читал. Он говорил мне: «Чтобы выучить какой-нибудь язык, надо читать книги – романы, поэзию». Мераб обожал детективы. Обожал вкус слов, жаргонные выражения. Влюбленный в словарь. Он хотел брать частные уроки. Я посоветовал ему одного молодого студента, который учился русскому, Жоржа. Спустя несколько дней Жорж пришел ко мне: «Твой друг Мераб над нами издевается. Он по-французски говорит лучше, чем я! Мне нечему его учить!» Мераб, смеясь, защищался: «Я никогда не говорил по-французски. Я только прочитал на французском много книг. Я не умею говорить на этом языке. У меня нет практики. Я стесняюсь говорить, потому что боюсь, что меня не поймут…» Очень скоро он говорил хорошо и бегло. Мераб любил мягкость этого языка, его гармонию, музыку. Любил также итальянский, испанский, английский, особенно за его краткость. Был исключительно одарен.

Я учил русский. Мераб любил ритм поэм Маяковского, Есенина, читал из них наизусть. Это поэзия, говорил он, которую надо читать вслух. «Поэзия это любовь, эротика». В 1960-х годах над Прагой дул эротический ветер. Молодежь открывала свободу и восторг любви.

                                                         

«Один день Ивана Денисовича» Солженицина и «История О.» Полин Реаж (Доминик Ори) (предисловие Жана Полана) эти две книги заставили подуть ветер свободы и счастья над Прагой.

***

Прага и литература. Кафка. Аполлинер. Таверны и белое вино Melnik. «Le corps blanc d’une amoureuse» [2]. Карлов мост.

Cолнечная кисть на Карловом мосту © Илья Дмитриев, 2007

Чтение Пруста – нескончаемые обсуждения. В 1961-1962 годах в Праге я читал и перечитывал «В поисках утраченного времени» и каждый день беседовал с Мерабом. Игра заключалась в том, чтобы выбрать фразу или фрагмент и обсудить его. Это были размышления Пруста на любимые темы: память, скоротечность времени, любовь, одиночество, иллюзии и смерть. И его наблюдения над человеческой душой. Замечания и мысли порой жестокие, едкие, забавные, волнующие и всегда написанные восхитительным языком. Мы с Мерабом любили читать и перечитывать эти безжалостные размышления Пруста вслух. И всегда находилась фраза, заставлявшая нас хохотать. Мы говорили: “Как это люди считают Пруста скучным и сложным? В то время как у него нет пассажа без невероятно смешных шуток!” Итак, Пруст приводил нас в веселое хорошее настроение… но ему удавалось и перевернуть нам душу и вызвать слезы… Несомненно - это признак гения. Мераб затем снова открыл его для себя в начале 70-х и описал мне удовольствие читать Пруста и быть поглощенным им.

Он обожал язык Селина, его арго – в письменном разговорном, но отдавал себе отчет, какую работу проделал Селин; этот «разговорный» язык был вначале написан.

«Путешествие на край ночи» его потрясло. «Смерть в кредит» смешила Мераба до слез. Мы перечитывали вместе, для удовольствия, ослепительные пассажи этой книги. Самыми комичными были те, где появлялся пресловутый изобретатель Куртиаль де Перейр.

***

Я написал «Gueuille» в Праге. Мераб прочел рукопись по-французски. Ему понравилось. Он говорил: «У тебя творческий дар. Не гордись и не зазнавайся. Дар или есть или его нет. В этом нет никакой заслуги. Это божественный дар. Не раздувайся от тщеславия!» И хохотал.                                                            

«Camebirole» – книга, в которой много наших пражских разговоров с Мерабом. Мераб присутствует в этой книге, которую он любил. По его просьбе иллюстрации к книге сделал Эрнст Неизвестный.

Эрнст Неизвестный и Пьер Бельфруа

***

Прага и музыка. «Пражске Яро», Пражская весна [3]. В садах и в Пражском замке. Каждый год с 1961 по 1965 мы ходили туда. Сметана, Дворжак. Ma vlast – Vltava  [4]…

Додекафоническая музыка, сериальная, открытая прежде всего Белой Бартоком – Шенбергом – Штокхаузеном – Альбаном Бергом.

Идея современности в музыке. Музыка изменяется, она революционна. Литература остается связанной, она не идет вперед, она повторяется, она заговаривается.

Писать музыкальную литературу – отсюда идея «Camebirole». Музыка необработанная и литературная. Слова как ноты, писать на манер Рэя Чарльза, Армстронга, Махалии Джексон.

Слушали французский шансон: Азнавура, Брассенса, Бреля. Американский джаз и Negro Spirituals. Beetles, Bee Jees. Моцарта, Баха.

***

Мераб: «Хотеть счастья других – в высшей степени социалистическая или коммунистическая идея. Это благородное требование социальной справедливости. Это мечта. Но мечта, возведенная в систему, отвращает от думания о счастье другого. Что означает, что по определению, социализм как система антидемократичен. Демократический социализм существовать не может…»

«Любое пробуждение мысли антисоциалистично и антикоммунстично. Тоталитарный язык и тоталитарное общество создают язык, который исключает пробуждение».

«В тоталитарном языке, всегда присутствует уже-помысленное. Мысль-твоего-места для тебя, для твоего места в жизни».

***

«Высказывание Паскаля: «Агония Христа будет длиться до скончания мира и все это время нельзя спать». Его можно классифицировать как имеющее религиозный смысл, но эта мысль не поддается классификации, поскольку гласит: «Есть действия, которые не следует считать законченными». Если ты поверишь, что действие свершилось, что оно позади тебя, ты пропал. Ты мертв. Но если ты не веришь, что агония Христа закончена, а длится и длится у тебя на глазах, тогда ты жив. Ты бодрствуешь, чтобы Бог был жив. Ты внутри существования! Ты жив перед самим собой. Это же есть и Декарт. В акте творения длятся вечные истины, мир сотворяется каждое мгновение».

«Декарт как правило, плохо понят. Те, кто мнит себя «картезианцем», утверждают, что они истинные «картезианцы», но они никогда определенно не понимали Декарта, они прах, покрывающий Декарта. Настоящий Декарт – Декарт постоянного творения».

«Декарт имел мужество сказать: «Теперь – между мной и миром. Один на один!» Растиньяк мысли».

***

«Французский язык, его мысль, его философия, его поэтика это чувственность, пропитанная духовностью».

«У французов есть Декарт, Монтень, Пруст… им не нужна немецкая философия. Им не нужно искать Хайдеггера».

«Когда Сартр провозгласил, что всякий антикоммунист – подлец, он порвал с французской мыслью, это означало провал его мысли и его личности. И он был не один! Всегда было много других таких, интеллектуалов, которые кокетничали с советской властью, рассказывали истории о посещении великих мира сего, падали в объятия тех, что говорили на языке, в котором мы были мертвы. Мысль была предана во многих странах и нечто вроде пособничества объединяло предателей мысли».

***

Мераб отрицал простоту, модные суждения, клише. Следует подчеркнуть его твердость, бескомпромиссность.

Внимательно слушал. Хранил молчание, но если говорил, каждое слово имело вес и значение. Он умел говорить, медленно высвобождая мысль яркую и зрелую. Часто мне казалось в его присутствии, что я общаюсь с Сократом.

А его смех, ирония, восхитительная способность расхохотаться!.. Грузинская жизнерадостность… Радость жизни без причины, «незаконная» радость, как он говорил.

Так же, говорил он, и французская мысль весела. «Чтобы веселиться, надо прежде всего впасть в отчаяние». Мысль Монтеня. Его замок, его виноградники  [5]…

Le grand Sauternes du Château Yquem  [6] – существует ли вино более веселое, более смеющееся, более золотое, чем из Château Yquem? Это самый необыкновенный наркотик! Это вино сводит с ума и веселит!

Грузин пьет, поет и смеется; поэтому он полагал, что Омар Хайям был грузином. Рубаи, четверостишия Омар Хайяма – Мераб обожал этого персидского поэта. Его любовь к вину, женщинам и свободе, его гедонизм, его пессимизм и радость жизни… Большой знаток наук и математики. И разочарованный и горький метафизик. Прямо как сам Мераб!

***

Мераб говорил: «Да, я пессимист, тотальный пессимист, это единственный способ сохранить толику оптимизма».

***

То, что дает душу, это слово. Мераб: «В школе меня ничему не научили. Коммунистическая идеология невозможна для понимания. Ее нельзя преподавать. В ней вообще нет ума. Коммунистические слова не имеют смысла. Мои уроки: Монтень, Ля Боэти, Монтескье, Руссо. Ленин декретом запретил изучение Сократа… который ничего никогда не писал!» Взрыв смеха. «А также Паскаля, Декарта, Платона! Никакими усилиями не убить жизнь. Самый жестокий режим, самый тоталитарный, такой, как советский, – даже этот режим не смог уничтожить жизнь, поскольку жизнь прорастает сквозь асфальт: цветы растут всюду».

«Страшный рефрен: «Сделаем из прошлого чистую страницу». Это значит хотеть убить человека и его жизнь. Простота тоталитарной мысли. Околдовывающая и убедительная. Это отрава, которая разъедает череп. Она притягивает нас, мы кажемся себе умными. Все просто, наипростейше, нет необходимости совершать усилие».

«Homo sovieticus: свинья, которая ждет свою пайку сухого корма. Человек безответственный, прежде всего».

«Ужас Зиновьева при виде меню немецкого ресторана: необходимость сделать выбор – быть свободным».

«Свобода требует большого труда и упорства».

***

Монтень, Ларошфуко, французские либертианцы. Мераб: «Я открыл французский дар жить, не строить теории о свободе, но жить свободой».

«Расин, по-моему, философ. У него всегда подлинный опыт пережитого, и пережитого на пределе».

««Духовная жизнь» – это тавтология».

«Французы явили свой вкус к капризам. Да, они жили, следуя своим капризам. Излишнее это условие необходимого. В отсутствие избыточного, если вкус не навязывает себя: «Я хочу отведать это так-то и так-то (искусство кулинарии), иначе говоря, у меня есть каприз», нет жизни. Каприз порождает искусство кулинарии. Каприз это творец».

***

Любовь Мераба к Грузии, ее традициям, культуре, поэзии, ее ремесленникам, ее кухне… Любовь к Тбилиси: «У каждого человека в сердце свой Тбилиси». В том смысле, что у каждого в сердце есть воспоминание о дорогом месте детства, где он был счастлив.

Розовое варенье, абрикосовое варенье с начинкой из грецких орехов, чурчхела, козинаки – лакомства, приготовленные его матерью, цыпленок табака, жареный между горячими камнями… Застолье, тамада, произносящий тосты – искусство. Он боялся, что все это, вся эта память, все традиции будут разрушены, разорены, отринуты социализмом, коллективизмом, коммунизмом.

Мераб был любителем жизни и гурманом. Для него социализм был прежде всего триумфом глупости, злобы, зависти, кретинизма, поскольку был против ремесел и прихотей. Любовь и уважение Мераба к ремеслу, его ужас, его страх, что социализм заставит ремесло исчезнуть во имя коллективизма… Ремесленник – это самостоятельное существо. Враг социалистической концепции. «Ужас, сколько ремесленников пропало во всех областях».

Ювелирное дело: ремесло. Грузия – один из древнейших мировых центров обработки металла, ювелирного дела. Он обожал кольца, браслеты, броши, колье, серьги. Украшение это художество. Амулет. Защита от беды и несчастья. Любил дарить украшения. Любил вещи изысканные, искусные, созданные рукой мастера.

***

Мераб поддерживал дружеские отношения со многими западными людьми, особенно из Франции и Италии. Журналисты из «Монд» и других журналов, корреспонденты прессы и радио, руководители обществ дружбы или культурного сотрудничества – все эти люди флиртовали с коммунистами. Они – в той или иной степени – были подвержены соблазну социалистической идеологии, или, по меньшей мере, были осторожными и боязливыми, будь то профессора, научные работники, писатели, журналисты, философы, импресарио. Откровенность Мераба их ослепляла, удивляла и казалась интригующей. Они начинали сомневаться и задавать вопросы типа: «А ты уверен, что твой Мераб честный парень? Не ведет ли он двойную игру? Не провокатор ли он? А может он тайный сотрудник КГБ?»

Ничто не было мне более отвратительно, чем эти инсинуации. Эти псевдо-интеллектуалы, мерзавцы и карьеристы, приписывали Мерабу свое безволие. Тем самым они демонстрировали собственные противоречия. Они показывали собственную неспособность бескомпромиссно осудить тоталитаризм – коммунистический, социалистический и фашистский. Это они вели двойную игру.

Они критиковали, надо отдавать себе в этом отчет, советский режим, приписывая ему в то же время массу хороших качеств. Самый шокирующий пример – Арагон и Эльза Триоле.

В один прекрасный момент я отказался посещать этих людей. Я не хотел больше их видеть.

«Попутчики»  [7] коммунизма были еще более нетерпимыми, чем собственно коммунисты…

Сартр продемонстрировал это своим лозунгом: «Любой антикоммунист это сволочь!». Об этой фразе Мераб грустно говорил, что говоря о сволочи, Сартр имел в виду себя самого.

А такой человек как Адамов  [8] (попутчик), не находил других слов для чешских коммунистов, кроме как заявить, что они были слишком мягкотелыми со своими классовыми врагами! С почетом принятый в Праге благодаря министру культуры, Адамов, претендовавший на свободные взгляды, сдался перед льстивыми речами и обещаниями. У него голова повернулась задом наперед, а глаза закрылись на все жестокости режима.

Тщеславие писателей их ослепляет.

***

Мераб: «Европейская «интеллигенция» ХХ века заняла постыдную позицию в истории мысли».

«Множество знаменитых писателей, поддержавших русскую революцию – это на самом деле вдохновленный Лениным и его командой тоталитарных авантюристов фашистский демарш».

«Философию Сартра можно назвать, как опасный вирус: «Сартрит», молниеносный и опасный. Посметь утверждать «Не надо разочаровывать Бьянкур»  [9] – это гнусно. Не следует говорить правду, поскольку это разочарует Бьянкур – это конец мысли. Сартр трус и подлец. Он боится правды и отказывается говорить ее людям. Какая гадость! И какое пресмыкание перед тоталитаризмом»

***

В 1962, 1963 годах Мераб часто у меня встречал Артура и Лиз Лондон, с которыми я завязал дружеские отношения. Мы часто приглашали друг друга поужинать.

L'aveu
Артур Лондон  [10] освободился из коммунистического концлагеря… Он описал судебный процесс над собой  [11] в знаменитой книге «Признание»… Мы получили право, в некотором роде, на первые плоды «признания»…

                                                       

Жерар (таково было имя Артура Лондона)  [12] рассказывал, объяснял, говорил с трудом… Он был человеком скорее сдержанным, робким, но испытывал потребность сказать правду. Его жестокая судьба укрепила убеждения Мераба. Но что касается Лиз – ничто не могло поколебать ее коммунистический фанатизм, она была несгибаема, что приводило к незабываемым перебранкам между ними… Это были блестящие вечера, мы пили и ели без ограничений, и разговоры наши были страстными и громкими…

***

«Надо быть неискоренимым антикоммунистом, – говорил Мераб, – нет ничего хорошего в коммунистической идеологии, все надо выкинуть разом».

«Коммунизм – это режим шпиков, доносчиков, он принижает человека, апеллирует к низшим инстинктам – зависти, ненависти, алчности. Это триумф глупости и бескультурья. Сталин стал триумфатором, поскольку был мудак из мудаков… но при этом самый хитрый, самый лживый. Так же и Гитлер, прежде всего – он мудак в абсолюте. Интеллектуалов, философов, мыслителей мудаки всегда завораживают и запугивают. Они сдаются перед мудаками, и склоняются униженно перед идиотом, если идиот вдобавок подлец, жестокий фашист или коммунист».

Больше всего Мераба вгоняли в чувство безнадежности коммунисты-реформаторы, т.е. те, кто хотел создать «коммунизм с человеческим лицом». «Суть коммунизма – быть бесчеловечным», – говорил он. «Коммунизму неотъемлемо присуще варварство, это царство жестокости и кровожадности, где дети доносят на родителей и брат душит брата. Пытаться придать коммунизму человеческое лицо – это мошенничество, еще одна ложь, надувательство, которое поглотит всех неизлечимых дебилов».

«Неистовые сталинисты, которые бодро участвовали в преступлениях, хотели бы очистить совесть, иметь человеческое лицо, забыть прошлое… Одна из черт коммунистов никогда не сожалеть о прошлом, особенно это касается интеллектуалов и художников, никогда не раскаиваться в том, что они были активными деятелями жутких геноцидов, преступлений против человечности… Старые коммунисты щеголяют прошлым, разглагольствуют, дают уроки морали… Среди бывших нацистов и фашистов больше раскаявшихся, чем среди коммунистов, которые, порой, совершили больше преступлений. Коммунисты, старые и новые, имеют право выступать по радио, появляться на телевидении, выражать мнение в газетах, в то время как бывшие эсесовцы и мучители из Аушвица под запретом, хотя неизвестно, у кого на руках больше крови и жертв в активе».

«Коммунизм вне времени, истории и жизни. Коммунизм – это смерть, загробная жизнь. Тоталитаризм – это удушение языка».

«Нацизм – это дитя-карлик коммунизма, ублюдок, эмбрион, выкидыш коммунизма».

«В любом социалисте, кем бы он ни был, утопистом, социал-демократом, гуманистом, спит шпик, завистник, ненавистник, жадина, неудачник. Быть социалистом – это быть неудачником, желчным типом, завистником!»

***

У Мераба была нежная дружба с марксистским философом Луи Альтюссером  [13]. Альтюссер был в том периоде своей мысли, когда начинал сомневаться в социализме, коммунизме, не только в плане системы, но и в теоретическом плане. Я думаю, Мераб сильно повлиял на него.

Альтюссер был человеком благородным и часто беспокоился о судьбе Мераба, уготованной ему советскими властями.

Но у Альтюссера были границы. В одну из последних встреч в Бобери  [14], в 1989 или 1990 году, Мераб рассказывал мне: «Несомненно, французские интеллектуалы безнадежны, неизлечимы… Я провел хорошие дни с Альтюссером. Я его очень люблю. У этого человека тонкий ум, мне нравятся наши с ним эскапады. Но знаешь, что он мне сказал? Мы были перед его библиотекой и вдруг он показал мне жестом на 40 томов полного собрания сочинений Ленина и сказал: «Я решил перечитать всего Ленина. Я все перечту». Я застыл. Не осмелился рассмеяться, чтобы не обидеть его. Я ничего не сказал. Но ты понимаешь? Перечесть Ленина, это тотальное ничтожество? Только французские интеллектуалы готовы читать бредни этого шпика Ленина. Единственное создание Ленина – это ЧК, политическая полиция. И мой друг Альтюссер мечтает перечитать 40 томов шефа фашистской полиции! Это невероятно и недоступно пониманию».

Перевод Мильды Соколовой